8 августа ровно 8 лет тому назад автор знаменитого поцелую Брежнева и Хонеккера – Дмитрий Врубель вместе с соавтором и супругой ВикториейТимофеевой прибыли из Лиона в Париж и, просмотрев в холле музея Помпиду комменты в русском ЖЖ по поводу начала войны России с Грузией, за два дня до возвращения в Москву твёрдо решили, что им необходимо как можно скорее переехать жить в Берлин.
8 лет спустя Дмитрий рассказал мне, как сложилась из жзинь в Берлине.
Ольга Соломатина: — Как вам в эмиграции?
Дмитрий Врубель: — Я немножко против слова «эмиграция». Поскольку я 1960-го года рождения, я хорошо представляю, что такое настоящая эмиграция. Я провожал друзей и даже еще в начале Перестройки, году в 1988-м мы провожали друзей, как на другую планету и навсегда. Сейчас ничего подобного нет. Захотел – уехал, захотел – приехал. Эмиграция теперь скорее похожа на переезд в место, где тебе больше хочется жить. И переезды бывают разные. Негативный, когда уезжаешь из того места, где хочется быть с сожалением в место, в которое надо. А бывает наоборот. Мы переехали куда хотели.
О.С.: — Почему решили переехать?
Д.В.: — В какой-то момент стало понятно, что все, что мы с Викторией Тимофеевой – моим соавтором и супругой могли сделать в России как художники мы сделали, а чтобы развиваться дальше нужно двигаться на Запад. Если бы мы работали в нефтяной отрасли, наверное, имело смысл оставаться в России. А если ты современный художник, ты развиваешься, а затем нужно переходить на следующую ступень, а она не в России сейчас находится.
О.С.: — Почему переехали в Берлин? Он особенный город для художников?
Д.В.: — Так получилось, когда я приехал в Берлин в первый раз в 1989 году и тогда нарисовал поцелуй Брежнева и Хонеккера, который стал символом и символом не только Берлина, но и целого периода социальной жизни. Кроме того, Берлин уникальное место на земном шаре, где сочетается европейская архитектура с советской. Есть разная городская среда. Со мной такого не было, но я всегда говорю, что если возникнет ностальгия по России или Советскому Союзу, то садишься в трамвай 8 номер и едешь до конечной. В Marzahn – это самый большой в мире железобетонный район. 300 тысяч человек, живущих в хрущебах и брежневских домах.
О.С.: — Редко туда ездите, я так понимаю?
Д.В.: — Я повез младшего сына туда еще в 2010 году и где-то на середине дороги он сказал «пап, поехали обратно в Берлин». Так что ощущение родины здесь есть. Плюс 240 тысяч русскоязычных граждан, что не дает никакой возможности для ностальгии – всюду соотечественники. Плюс два с половиной часа лету до Москвы и поэтому постоянно здесь кто-то из знакомых, а если надо к старшим детям, то и это решается быстро. Когда была квартира в Москве, дорога от берлинского дома до московского у меня занимала всего 5 часов.
О.С.: — Это как на дачу в пятницу в Москве съездить.
Д.В.: — Вот-вот! Когда стоишь 3 часа в пробке из Шереметьево до квартиры, ты понимаешь, что едешь на такси дольше, чем летишь.
О.С.: — Был какой-то определенный момент, когда вы приняли решение переехать?
Д.В.: — В 2008 году мы приняли решение одномоментно с женой. Началась война с Грузией. Это стало последним уже. А потом выяснилось, что просто взять и переехать или жить на две страны не получится. Ведь есть ребенок младший, есть школа, нужна обязательная страховка. Тогда стали смотреть варианты постоянного проживания. Единственный вариант, который для нас подходил – вид на жительство. Сначала временный, а с этого года уже и постоянный.
О.С.: — Я читала, что у вас хитрый вид на жительство, как для художника, да?
Д.В.: — Как раз наоборот – первый вид на жительство, который нам дали был для свободных художников. Мы ужасно радовались пока не поняли, что мы с ним только как свободные художники можем зарабатывать деньги. Если картины твои не покупают, ты не можешь сосиски там продавать или посуду мыть. Когда после первых 3 лет нам продлевали ВНЖ, сказали, что теперь мы еще можем и продавать сосиски.
О.С.: — Вы ведь в Германии художник известный. Это помогало в оформлении бумаг?
Д.В.: — Прелесть немецкой бюрократии заключается в том, что для них нет ни имен, ни чинов. Есть закон и все работает по нему. Они все говорили: «мы в курсе кто вы такой, но вы должны выполнить все условия».
О.С.: — Чему вас научил переезд?
Д.В.: — Все, что люди планируют делать после переезда в Европу не то, чтобы бессмысленно, но нужно понимать, что в реальности все будет немного иначе. Когда я переехал мне было 50 лет и, вероятно, всему, чему можно было в жизни научиться, я уже к тому моменту научился. Мы решение переезжать приняли сразу же, а потом ездили в Германию на неделю там, на полторы, с выставкой и так шаг за шагом – приезжали сами снимали квартиру, находили себе ассистентов. Когда подавали документы на первое разрешение вида на жительства, у нас уже была тут куча знакомых, которые помогали. Поскольку переезд был постепенным, каждый предыдущий шаг учил следующий. И у меня еще был опыт 90-х, когда я половину времени жил в Берлине, а половину – в Москве. Условия для работы – вот они да, совершенно разные в Москве и в Берлине.
О.С.: — А что за условия?
Д.В.: — У нас здесь очень хорошая открытая мастерская. Она около 4 лет уже существует. В самом начале, когда мы только открылись, я все ловил себя на мысли, что никто не придет и не скажет, что уже 12 часов вечера и пора закрываться. Никто не будет стоять в виде охраны на входе и пускать или не пускать. Ее нет и полное ощущение комфорта. Рассказываю об этом в качестве примера. Сравнивать бесполезно. Потому что когда ты приходишь на «Винзавод» на тот же в Москве, проходишь мимо каких-то жутких охранников, в определенное время все закрывается. А это настолько противоречит идее искусства.
О.С.: — Получается нельзя сказать, что эмиграция вас изменила?
Д.В.: — Меня нет, вот сына, может быть. Мы переехали ему было 10, а сейчас уже 18. Он спокойный, по-европейски, предупредительно вежливый, без ожидания, что сейчас его кто-то обидит, заденет. С другой стороны, он и был таким… Изменения в обратную сторону могут происходить, когда ты в Россию приезжаешь. Там требуется такие свойства в себе находить, которые в обычном мире невостребованны.
О.С.: — Да, я тоже ловлю себя на том, что когда лечу в Москву уже в самолете настраиваю себя на определенный лад, маску надеваю, вынимаю паспорт из обложки.
Д.В.: — Я всегда вспоминаю, как я вернулся в Москву после первой поездки заграницу в 1989 году. Я два месяца был в Париже. Представители моей семьи до этого были заграницей в 1914 году. Мама вообще никогда не была, да и папа. У меня не было никакого представления о загранице, я родился и рос в Советском Союзе. Я оказываюсь в Париже и через неделю понимаю, что тут нормально. Что я нахожусь в месте, где всегда хотел находиться. Дело не в комфорте даже, просто – все нормально устроено. Ненормально так обходиться друг с другом, как у нас это происходит. Уехал я в августе, а вернулся в ноябре и вот это был шок. Знаете, когда снег падает, грязь под ногами. Я еду по Садовому кольцу, ничего не видно и я еду и не понимаю каким образом машины не сталкиваются между собой. Разметки нет, кто как хочет так и едет. А здесь все логично и естественно.
Ни в коем случае не стоит говорить «здравствуйте», когда входишь в магазин – тогда на тебя смотрят «что это? Зачем это?». Не смотреть в глаза, не улыбаться. Это не плохо и не хорошо, просто вызовет не ту реакцию, которую ты ожидаешь.
О.С.: — Выходит, у нас разные культурные и поведенческие коды с жителями своей же страны могут быть?
Д.В.: — Да и я вырос в интеллигентной культурно-поэтической семье, мне агрессивный культурный код не близок. Хотя я вырос в рабочем районе рядом с Ленинградским рынком на улице Часовой. В моей пятиэтажке жили ребята и тетеньки из тех же бараков, где мы вместе до этого жили. Я все это знаю, видел, как мужики за женами с топорами бегают. Все это мой подъезд, мой класс, мой двор, но можно жить и по-другому.
О.С.: — А как Берлин меняется у вас на глазах?
Д.В.: — Когда я рисовал Брежнева и Хонеккера на Берлинской стене, я жил в Восточном Берлине и что приятно, прошло время и там где были грязные дома, сейчас чистые. Где был дырки, сейчас новые дома или детские площадки. И есть ощущение, что ты приехал на Родину и она цветет, приятно. А вот когда приезжаю к себе в Москву, того места, где я родился – поселка ЗИЛ на Варшавской вообще нет. Даже воспоминаний не осталось. А вот на Аэропорте дворик был, три пятиэтажки стояли, а между ними деревья были, боярышник, столик для домино, яблони росли, футбольная площадка, где в футбол играли, скамейки с бабушками и где мужики водку пили. А сейчас не то, что соседи другие, но и сам двор – нагромождение 40 ракушек. Это не моя Родина. Там я не жил. Родина она ведь всегда малая. И я боюсь ехать сейчас в Москву и смотреть какая плитка там положена. Я не ходил по этой плитке, моя Тверская всегда в асфальте была и когда дыры в нем залатали, она нормально выглядела. Незнакомый стал город. Я из Берлина не люблю улетать, а если улетаю плачу.
О.С.: — Вызывает сожаление то, что происходит сейчас в Москве, в России?
Д.В.: — У меня родители поколение Оттепели и все надежды, ожидания – все уже в нашей жизни было. Ты смотришь на это как на плохой ремейк известного кино и знаешь, что в следующей серии этих убьют, этих посадят, эта овдовеет. Когда сюжет знаешь наизусть, скучно. Что поделаешь.
И может быть, все идет от профессии. Тот поворот, который совершили госструктуры к профессии современного художника от нейтральности к агрессивному неприятию, это, извините, моя профессия и она считается в России одной из самых презренных и одна из самых опасных. Я не экстремал.
О.С..: — Дико, конечно, то что в России происходит.
Д.В.: — Во всем мире 1%населения разбирается в современном искусстве и знает, что в нем происходит, но ни 1%нет агрессивных к художникам. Про себя, естественно, человек все что угодно может сказать, но никто не пойдет с палками крушить выставки, подавать в суд, сажать в тюрьму тем более. Я позавчера читал лекцию в открытой мастерской для молодых немецких студентов и они спросили «какова ситуация в России?». Я сказал, представьте себе, что завтра Ангела Меркель выступит с сообщением, что теперь немецкое правительство будет поддерживать только немецкоязычных патриотичных художников. У ва даже это смех вызывает. А они так дико посмотрели. Для них такое выступление значило бы, что человек или политический самоубийца, или с ума сошел. А Мединский может выступить и сказать: нам важно патриотическое искусство, а в жюри биеннале входят только соотечественники и приоритет будет отдал не импортным, как они говорят, а российским авторам.
О.С.: — А сюжеты для работы сейчас в чем черпаете?
Д.В.: — У нас сейчас основной проект – современная иллюстрация к русской классической литературе. Толстой, Достоевский, Чехов. Проект называется «Достоевский». Объяснить как все выглядит сложно потому, что это пространство, это действие, 5 выставок в одной и прочее, и прочее. Сюжет основной – это русская классическая литература и образы, взятые из интернета, русских социальных сетей. Получается удивительный микс ожидаемого визуального образа России, где все страшное, перекошенное, дикое и при этом фоном великая литература, отвечающая на все вопросы. Являющаяся великолепной дверью – туннелем, соединяющим русскую и европейскую культуру. Когда мы говорим, что у нас «Достоевский-патти», немцы не задают вопросы, все знают кто это. В какой-то момент мы подойдем к Гете и Шиллеру, которых и любой русской, даже если и не читал, то про них слышал.
Мы являемся посредниками между немецкоязычными и русскоязычными. Нам важно остаться русскоязычными, культура наша крутейшая и опыт жизни в России огромный, чтобы его не стоило забывать.
Следите за другими публикациями моего новоего проекта «Люди не деревья» на его странице в Facebook
