Любопытно, что роман Донны Тартт «Щегол» первыми «разглядели» и полюбили российские читатели. В Америке успех к книге пришел позже, однако, Стивен Кинг назвал его «триумфом». Книга несколько недель занимает верхние строчки в списке New York Times Book Review.

Я перевела интервью Донны для salon.com.

 

— Что привлекло вас в художнике Яне Фабрициусе и его картине «Щегол», когда вы задумали свой роман?

— Это был настоящий подарок, когда я читала историю искусств. Он умер молодым. Был революционером. Самым известным учеником Рембрандта, великим художником своего времени. Посмотрите на «Щегла». Он освещен настоящим солнечным светом. Но не тем «золотом», как у Рембрандта. Фабрициусу удалось научиться изображать предметы, которые освещает солнце. Он стал мостиком между Рембрандтом и Вермеером. Тот дневной свет, который мы так любил у Вермеера, он взял у Фабрициуса.

Мне хотелось писать об этом художнике, потому что он мало известен. Достоверной информации сохранилось так мало, что не знаешь, где правда, а где вымысел.

 

— Он умер в ужасной катастрофе.

— Да, другой художник его времени — Эгберт ван дер Пул изобразил на своей картине, что осталось от мастерской Фабрициуса после взрыва. Она будоражит. Клубы дыма, пожар, черный птицы в воздухе.

 

— Это то, что увидел Тео, когда взрыв убил его мать.

— Я даже не знаю, что Эгберт ван дер Пул рисовал до этой картины, но после взрыва он не мог больше рисовать ничего другого. Когда бамианские статуи Будды были разрушены, случилось 11 сентября, для меня это были разрушительные травмирующие события. Тогда пришла мысль писать об искусстве, которое находится под угрозой и может быть разрушено.

 

— Это звучит так, будто Фабрициус появился в романе позже, а не стал отправной точкой – источником вдохновения.

— Во всех моих книгах вначале появляется общее настроение, а затем уже собирается история. «Тайная история» началась с холодных комнат, чернильных пятен на руках и чувство тоски по дому. Я оказалась вдали от родных в первый раз. Эта книга действительно началась 20 лет назад в Амстердаме в 1987 году. Большую ее часть я написала там. Я записываю мысли для себя и многое в конечном счете находит место в романах.

 

— Еще одна важная тема книги «Щегол» — образ Нью-Йорка. Это первый большой город в ваших романах.

— Нью-Йорк не Амстердам. «Щегол» начался как описание темноты, испорченного настроение на Парк авеню. Потом немного диккенсовского – ведь и он писал о богатстве. Я выстроила образ Тео во многом обращаясь к Диккенсу. Я люблю его романы и многое впитала из них.

 

— Вы хотели написать длинный роман, как у Диккенса?

— Я никогда не хочу писать длинную историю! Всегда мечтаю сочинить короткую, но уж такими они получаются.

 

— И вначале были только туманные мотивы и настроение?

— В точку. Очень туманные. Когда вы не знаете в течение длительного времени, чем вы заняты. Похоже на огромный беспорядок. Если бы вы увидели первые черновики, вы решили, что автор сумасшедший, что из них никогда не получится роман. Так выглядят все мои книги, когда я только начинаю писать. Это как пытаться объяснить сон.

 

— У вас есть несколько бравурных пассажей, когда вы изображаете посттравматическую дезориентацию. Первый – после взрыва в музее Метрополитен, второй – гораздо позже после событий в Амстердаме. Они куски очень выделяются. Я полагаю вы написали их после 11 сентября?

— Часть да, часть нет. На самом деле механика этих взрывов разная. Один происходит в воздухе, другой глубоко под землей.

 

— Когда Тео находится в этом состоянии он использует только существительные, не всегда понимает где он и с кем.

— Вначале я написала, затем вырезала и раздробила на куски. Буквально, как Берроуз. Смешать все вокруг, запутать. Такое трудно написать. И пришлось проводить много исследований – ведь бомба уходит глубоко в здание Метрополитен, а такое никогда не случалось.

 

— Но то, что чувствует Тео. Мне трудно это представить, я никогда не была под бомбежкой.

— Я тоже! Только в нескольких автомобильных авариях и помню, как время замедляется и какие-то фрагменты выпадают, часть своих странных действий потом не помнишь. Для меня это самое интересное. Роман единственный способ посмотреть на события изнутри. Ты смотришь на нервное состояние Катрин Денев, скажем, в фильме «Отвращение», но не знаешь о чем она думает. Книга дает такую возможность.

 

— Другой вид измененного сознания, о котором вы пишете, препараты… Вы действительно убедительно описываете действие наркотиков и как их использование формирует определенные отношения. Создается своего рода социальный «пузырь», когда блокируется внешний мир и усиливаются отношения внутри него. «Пузыри» для вас повторяющаяся тема. Студенты на семинаре в «Тайная история» и кланы в небольшом южном городке. Даже Тео, который большую часть истории живет в большом городе, все равно пребывает в анклаве: богатый Парк авеню, семья, которая принимает его на работу в антикварном магазине, который никогда не бывает открыт.

— Да, есть одна вещь – мне нравится Нью-Йорк, но и он серия миров. Я хожу по улицам и мельком вглядываюсь в квартиры. Я никогда не попаду в них, но я знаю, там происходит что-то интересное. Посольства в восточной части 60-й улицы – там иногда увидишь только руку, которая задергивает штору… Для меня даже мегаполисы череда небольших комнат.

 

— Это так напоминает ощущения, когда лежишь в детстве, свернувшись в кресле, читаешь.

— О, Боже! В детстве я так увлекалась чтением, что порой не слышала, что мама говорит. Это способ самозащиты. Однажды мы ехали в поезде в Индии. Это был ужасный поезд, грязный, он остановился в поле на 12 часов и мы не знали, когда он поедет снова. Жара, мухи, жесткие металлические сидения. Единственная книга, которая у меня так была – не очень-то увлекательное сочинение об индуизме. Но наверное, никто никогда не читал его с таким рвением. Потому что я действительно не хотела «быть» в этом поезде и книга оказалась единственным способом «сбежать» из него.

 

— Какая детская книга вам особенно нравилась?

— «Питер Пэн» — вот книга, которая действительно меня впечатлила. Она очень глубокая. Мне нравился и «Ветер в ивах», мама читала ее вслух. Но «Питер Пэн» я читала сама и это действительно был способ оказаться в другом месте – не в школе.

 

— Вы читали тайком в классе?

— Все время! У меня было несколько способов. Например, открытая книга лежала «случайно» внизу на коленях. Я даже подумывала сделать маленькие книжки, чтобы их удобно было читать на уроках.

 

— Ваши книги позволяют снова окунуться в детство, но про героев интересно читать и когда они выросли. Кажется, вот Тео здесь рядом, но похоже он не знает, что такое мобильные телефоны или google. Он сидит в антикварном магазине, пересматривает старые фильмы.

— Такая же и я. И я буду лучше пересматривать пять серий старого фильма подряд.

 

— Тео – это вы? Но ведь книга не автобиографическая или отчасти да?

— То, как Тео воспринимает мир не сильно отличается от моего.

 

— Тео живет вне времени?

— Мне нравится, что книга дает такое ощущение. Я специально не обозначала время, например, в «Тайной истории» и не ставлю точную дату в «Щегле».

 

— Многие писатели жалуются, что им трудно сфокусироваться сейчас на работе. Вы живете часть времени на ферме в Вирджинии, но что является проблемой в работе для вас?

— Понимаю их. Когда книга закончена, я начинаю проверять телефон по пять раз на дню. Пока книги не было, я могла заглядывать в него раз в неделю. Я оставляла телефон на углу единственной комнаты в доме, где он ловит сеть. Но теперь я не могу себе такое позволить – иначе репортеры и издатели будут ломиться ко мне в дверь.

 

— Тео, как и Ричард в «Тайно истории» мужчины. Вам нравится вести повествование от рассказчика мужчины?

— Это зависит от сюжета. Например, в «Маленький друг» рассказчик девушка и это очень женская история.

 

— Еще со времен Диккенса нас приучили думать, что если главный герой книги женщина, то…

— Знаю-знаю, что вы сейчас скажете! Поэтому и гримасничаю. Это ужасно, когда довольно известный редактор говорит мне, что ни одна книга для женщин не будет успешна, если повествование ведет мужчина. Что «Тайная история» не будет опубликована пока я не перепишу ее от лица женщины. Но эту историю можно рассказать только от лица мужчины. Иначе неминуемо возникнет вопрос «нравилась ли она другим героям мужчинам?» и все запутывается. Получилась бы совсем другая книга.

 

— Многие читатели ждут, если речь идет о женском романе, что финалом станет развязка романтических отношений. Это своего рода условный рефлекс…

— Более того, люди злятся, когда их ожидания не оправдываются. Они, дескать, читали одну книгу, а получили неправильный финал.

Когда я прочитала рецензию Стивена Кинга на мою книгу, где он пишет, что впечатлен насколько мастерски я рассказываю о мужском мире, в который я никогда не была допущена, я возмутилась. Я знаю мужской мир. Как девочка, которая дружила с мальчишками, у меня и сейчас много друзей мужчин. Если бы я сделала Тео девушкой, я не смогла написать его историю такой как она есть. И я разбираюсь в том, о чем пишу.

 

— Вам должно быть неприятно.

— Трудно не замечать подобные высказывания. Разочаровывать и писать роман, в котором герои «не же-нят-ся».

 

— Элизабет Гилберт рассказала, что она собирается написать книгу, в которой героиню спасет работа, а не мужчина.

— Я читала ее интервью и подумала «браво, какая прекрасная идея написать о той, которая спасется работой!». Но я понимаю, что такую книгу будет трудно писать и продать.

 

— Думаю, Элизабет справится. Неприятно думать, что замужество единственное, чего читатели ждут от героинь книг.

— Я знаю, что некоторые читатели жду именно этого, но для меня как для автора это так скучно! Знаете, забавно, но написание книги это другая жизнь автора. Точно так же как чтение дает читателю возможность окунуться в другой мир. Мне не интересно писать о собственной жизни, лучше придумать что-то совсем другое.

Интервью с Ильей Долгопольским — директором по спецпроектам «Издательства Альпина Паблишер»

Как издать книгу?

Полюбить учиться и стать писателем

Ежедневник писателя на 2016 год