Я продолжаю публиковать детективный роман-) Читать с начала:
***
Конечно, была виновата Нина. Оставила не закрыла окно и когда открылась входную дверь, сквозняк сбросил с подоконника фото в рамке.
Теперь Альма стояла на коленях и собирала осколки. Подняла фотографию. На ней пятилетняя Нина с бабушкой на лестнице к пляжу в Биаритц. Кажется, отец сделал снимок. А нет, ошиблась – его тогда уже три года как не стало. Кому же игриво улыбается бабушка? Ветер надул подол платья, видны колени («я как Мерлин Монро», повторяла, глядя на снимок мама). Нина сжимает левой рукой плюшевую обезьянку, в другой – бабушкину ладонь и хохочет. Почему они такие счастливые? С ней Нина серьезная. Спокойная.
Снова «Полет валькирий». Я не готова, говорит Альма и выключает звук. Ай! Осколок впился в указательный палец, кровь. Она огляделась в поисках мусорного ведра. Где его прячет Нина? Присмотрелась не осталось ли еще осколков. Наклонила голову и увидела за коробкой с куклами уголок зеленой тетради. Вытащила.
«Мама и папа, если вы нашли эту тетрадь кислотного зеленого цвета, немедленно положите ее назад!» — предостерегающе вывела на первой странице Нина. Альма улыбнулась, захлопнула тетрадь и показала ей язык. Она как в детстве сидела на широком подоконнике, облизывала порез, смотрела на серость за окном. Подмерзало, слякоть на дороге постепенно превращалась в гололед.
Альма тоже вела дневник в возрасте дочери. Описывала череду похожих школьных дней, вспышки поездок на гастроли с родителями, жалобы на сестру, куски из любимых книг. Куски. Она вспомнила, как переписала однажды в письме к сестре из поездки (та лежала с ангиной и осталась с няней дома) кусок из запретной книги Андре Моруа. Ту часть, где героиня описывает воспоминания первой ночи с любовником. Сама поняла, что отсылать не стоит, разодрала листок в клеточку и выбросила.
Вечером, когда папа уехал дирижировать (кажется «Мадам Баттерфляй») мать пришла в ярости, швырнула в лицо клочки. «Кто бы мог подумать, что мама роется в мусорках?, — Ухмыльнулась Альма, — Но боже — как же она орала! Невозможно было убедить маму, что письмо только выдумка. Причем чужая. Когда Альма показала текст в книге, мать вышвырнула том за дверь номера вместе с мусорным ведром и бушевала пока не сорвала голос. Ушла в ванную. В номере запахло валерьянкой.
Ночью, когда все уже спали, Альма выглянула тихонько в коридор, но не увидела ни урны, ни книги. Она положила дневник в раковину и включила воду. Теплая вода смывала чернильные буковки, слезинки разной интенсивности синего стекали в канализацию. Девочка стояла и завороженно смотрела как ее тайны перемещаются в безопасное место.
На книжных шкафах появились замки. К ним, правда, подходил ключик от почтового ящика. Альма снова показала язык и сама себя испугалась. Конечно, мать была права. Когда Альма выросла и перечла роман, она согласилась – маленьким девочкам не стоит читать Андре Моруа. Но дневник дочери они раскрывать не стала. Как ни любопытно, но все же не хотелось хоть в чем-то походить на мать.
Застелила кровать Нины и спустилась вниз. Что же, если выходной сорвался, может быть самой сделать уборку?, подумала Альма. Проверила – подруга не перезвонила. От матери пришла смс «Я не смогу быть на спектакле у Нины. Мы играем в бридж этим вечером. Мама».
Мама, повторила Альма. Она и обрадовалась и расстроилась одновременно. Не хотелось встречаться с матерью в школе на празднике, но ведь Нина расстроится. Придется звонить уговаривать. Досадно. Она тянула со звонком, в надежде, что мать ждет приглашения. Теперь же придется непросто звонить, а упрашивать приехать. Сколько же людей мне приходится терпеть из-за дочери, думала Альма, постукивая безымянным пальцем по кухонному столу. Но не сейчас. Вначале что-то приятное.
Поиграть? Или съесть шоколадку? Кажется, в чемодане еще есть конфетки из отеля в который они жили, когда катались прошлой зимой на лыжах. Она не покупала шоколад. Считала проще не приближаться к соблазнам, чем бороться с собой.
Пианино в дальнем углу гостиной. Под кипами журналов по вязанию. Отсюда хорошо видно обрезанные кусты в саду и кресла в белых, как в старинных усадьбах, покрывалах у камина в комнате. Шкафы, набитые нотами и книгами. Островки книг и журналов, собранные в неаккуратные стопки на полу. Пока раздумывала, дула на пальцы, согревая. Села. Покрутилась, чтобы опустить табурет. Открыла крышку. Провела пальцами по клавишам. Они казались такими плотными и надежными.
Играй так, будто ты выпила и никуда не спешишь, услышала в голове голос отца. Заулыбалась одними губами. Нет, не только. И глаза заблестели, в них мелькнуло лукавство. Примерилась к клавишам. По памяти робко перебрала первые такты регтайма. Набирая скорость, несколько раз сыграла одно и то же. И вот уже почти forte и allegro как в потрепанных нотах.
Удивительное отсутствие чувства ритма, сказал голос матери. Отмахнулась, но выпрямилась, подняла локти. Повторила мелодию еще и еще пока не почувствовала себя выпускницей музыкальной школы. Цветет сирень. Занятия в прошлом и если играть, то только для себя. Папа радуется, когда слышит. И самое большое беспокойство – позвонит-непозвонит. Удастся ли незаметно вернуть в шкаф мамино платье, в котором танцевала ночью.
В доме редко слышно улицу, но Альме казалось, кто-то ходит по крыльцу. Стала прислушиваться. Из пореза на клавиши попала капелька крови. Альма облизала палец и стала стирать розовый след. Почувствовала на губах песчинки и вспомнила об уборке. Нет, убирать все она не станет. Вытереть пыль – это можно.
«Знаешь, мне кажется, у Брюно снова кто-то есть». – Кольнули Альму слова матери, брошенные невзначай после ее довольного признания , что Брюно в последние месяцы такой тихий и задумчивый, что они даже перестали ссориться. Тогда дочь промолчала. А сегодня, поворачиваясь влево вправо, на табуретке у инструмента подумала: « Переживаю ли я? Честно говоря, я только и жду, что когда Брюно скажет «я ухожу».
Продолжение следует…)
